Не так давно я переводил вторую часть манги Мико Мико Суйка и перевод одной из фраз дал мне много пищи для размышлений.
Итак: Суйке в деревне дарят мандзю. Она приносит их в храм к Рэйму, а та, завидев сладости, бежит делать чай и грозится врезать Суйке, если она посмеет притронуться к угощению до чая.
Затем Рэйму возвращается... и видит, как откуда-то появившаяся Мариса без зазрения совести уминает мандзю. С диким воплем и горящими глазами она подскакивает к Марисе с явным намерением её придушить. Удивлённая Мариса в ужасе отползает и после нескольких реплик спрашивает: なんで? 食べちゃ駄目だったのか?
Если совсем уж дословно: Что такое? Нельзя было съесть?
Естественно, такой перевод никуда не годен и нужно перефразировать это высказывание, что, собственно, и является сутью перевода.
Среди всех возможных вариантов мне больше понравился такой: "Мне что, даже мандзюшку съесть нельзя?"
Возможно, не самый лучший вариант. Мне кажется, пять минут назад я придумал перевод получше, но фраза вылетела из головы. Всё равно из-за маленького размера пузыря пришлось использовать короткое и не совсем удачное "Мне что, даже одну нельзя?".
Но сейчас меня интересует вариант с мандзюшкой. Согласитесь, многие сказали бы: "Что это за слово? В русском языке такого нет!". И были бы одновременно и правы, и нет.
Почему я считаю этот вариант неплохим? Во-первых, он снимает неопределённости, которые возникают при использовании несклоняемого "мандзю". "Мне что, даже мандзю съесть нельзя?" — звучит несколько чуждо, плюс возникает двойственность смысла — "съесть мандзю" может означать как "съесть одно мандзю", так и "съесть всё мандзю (которое имеется)". "Мне что, даже одно мандзю нельзя съесть?" — искусственно и слишком "литературно". А ведь японский оригинал использует очень разговорный стиль, к тому же, это реплика Марисы, которая известна своим грубым языком.
Во-вторых, такой вариант как раз даёт оттенок разговорности — просторечия, если угодно. "Русификация" иноязычных слов — как раз в духе просторечного языка. Мы добавляем к слову "мандзю" уменьшительно-ласкательный суффикс и слово сразу обретает краски живого народного словотворчества. К тому же, слово меняет свой "пол" и читателю приходят на ум ассоциации с печеньками, булочками и конфетками.
Однако имеет ли право переводчик придумывать новые слова, которых нет в словарях? Ответ на этот вопрос не так прост, как кажется. Разные переводчики в разные времена отвечали на него по-разному. Да и сейчас нет согласия. Кто-то говорит, что такое словотворчество полезно, кто-то придерживается строгих взглядов насчёт языка, и ограничивают его прописанным узусом.
Я же попытаюсь выразить свою точку зрения.
Художественный перевод — своего рода разновидность художественного текста, пусть и своеобразная. А художественный текст, художественный стиль — это стиль, в котором возможно всё. В нём всё подчинено воле автора и тем чувствам или идеям, которыми он хочет поделиться с читателями.
Именно поэтому так сложен художественный перевод. Переводчик должен не просто механически перевести текст (пусть и красиво). Любой художественный текст опирается на переплетающиеся сети контекста, в том числе и социального, и культурного. Люди с разным уровнем образования воспримут один и тот же текст по-разному. Тем более, совершенно по-разному воспримут один и тот же текст люди из разных стран, принадлежащие к разным культурам.
Задача переводчика состоит в том, чтобы понять, что именно хотел донести автор до читателя, а затем по возможности сгладить различия в восприятии и создать такой перевод, который воспринимался бы носителями языка перевода как можно ближе к тому, как воспринимают произведение носители исходного языка. Только это идеал, которого трудно, а то нельзя достичь. На эту тему много написано, так что я не буду повторяться.
А теперь я вернусь к нашим мандзюшкам.
Во-первых. Японский читатель понимает, что действие происходит в Гэнсокё, в насквозь пропитанном японским духом мирке, где девушки едят традиционные японские сладости. Во-вторых, японский читатель понимает, что для девушек это привычное, почти что повседневное дело (да и для него это тоже привычно). Как передать это русским читателям? Оставить "мандзю"? Тогда не будет выполняться второе условие, да и возникнут сложности восприятия. Написать "булочка"? Пропадёт определённая доля колорита. Полностью перефразировать, как в итоге и получилось? Неплохой вариант, но...
Но Мико Мико Суйка — юмористическая манга. И я считаю, что при переводе таких произведений переводчик волен вдоволь использовать фантазию. В разумных пределах, конечно.
Мандзюшка — это языковая игра. Это вольность, допустимая в юмористическом произведении. Слово непривычное, но ведь словообразовательные модели не нарушены! Такое слово вполне могло бы возникнуть в русском просторечии, если бы у нас часто ели это лакомство, так что второе условие соблюдается. Соблюдается и первое условие — колорит наличествует, это ведь по-прежнему мандзю.
Когда писатели создают художественные тексты — они часто занимаются подобным словотворчеством, придумывая новые слова и понятия по старым проверенным моделям. Это игра, которая призвана развлечь как автора, так и читателя. Японское слово, которое переводчик вносит в русский язык на остром язычке Марисы — той, кто вообще не заморачивается своей речью в оригинале. Про языковые игры, в частности, написано в книжке "Игра на гранях языка" Бориса Нормана.
Итак, все условия соблюдены, смысл сохранён, стилистика сохранена (хотя допускаю, что кто-то, может, и поспорит с этим), читателю даже дали бонус в виде новой шутки, которая заставляет играть произведение новыми красками.
Можно говорить, что переводчик — не автор. Что он не может вносить новые смыслы и так вольно обращаться как с оригиналом, так и с языком. Я отвечу на это так — любой перевод по определению сопряжён с потерями информации, которые могут доходить до 80% — и всё равно основной смысл будет сохраняться. Подстрочник — не перевод. Он не выполняет основную прагматическую задачу перевода.
А что касается русского языка... русский язык всегда обогащался за счёт литературы и словотворчества. Язык — живой организм, который постоянно меняется, играет красками, старое сплетается с новым, образуя новые узоры. И такие вот "мандзюшки" — это не разрушение языка, это полноценное использование его средств, это моделирование того, что могло бы быть. Так что я не вижу причин, почему переводчик должен отказываться от словотворчества в разумных пределах.
Конечно, если слово "мандзю" в оригинале встречается первый раз — такого лучше не делать, потому что читатель просто не поймёт слова, он не поймёт смысла игры.
Да и в драматической манге лучше избегать таких игр.
Кстати, Микурочка из перевода Меланхолии от Реанимедии — то же самое. Раньше я в штыки воспринимал этот перевод, а теперь подумал и понял — в их условиях это был лучший вариант. Но они ошиблись в другом: "Микурочка, а ты ходишь в какие-нибудь кружочки?" — стилистически безвкусная фраза. Микурочка — нормально, но этот жуткий диминутив "кружочки" делает фразу слишком сюсюкающей, что совершенно не идёт Харухи.
На это наложилось то, что зрители привыкли к именным суффиксам, которые использовались даже в старых советских переводах японской классики, не говоря уже о современных любительских переводах. Исключение составляет разве что "новая школа русских субтитров", отношение к которой в сообществе неоднозначное.
Сам я часто использую именные суффиксы. И это не противоречие с тем, что я говорил — просто я чаще всего не вижу поводов для языковой игры или для такой русификации текста. Как я уже говорил, язык — нечёткое множество из нечётких множеств. В нём всё определяется контекстом, интенцией автора, уровнем знаний тех, кому предназначен оригинальный текст, и кому предназначен перевод (ведь это зачастую совершенно разные люди!).
Переводчик должен уметь определять, где можно позволить себе такие вольности, а где нет — и при этом он волен выбирать, играть ему с текстом, или нет. Ну а читатели свободны принимать или не принимать такую игру.
В конце концов, к единому мнению переводчики никогда не придут. Так что каждый волен выбирать свой стиль перевода.
И помнить о том, что переводить надо хорошо, сколько бы трактовок понятия "хороший перевод" ни существовало =)
Итак: Суйке в деревне дарят мандзю. Она приносит их в храм к Рэйму, а та, завидев сладости, бежит делать чай и грозится врезать Суйке, если она посмеет притронуться к угощению до чая.
Затем Рэйму возвращается... и видит, как откуда-то появившаяся Мариса без зазрения совести уминает мандзю. С диким воплем и горящими глазами она подскакивает к Марисе с явным намерением её придушить. Удивлённая Мариса в ужасе отползает и после нескольких реплик спрашивает: なんで? 食べちゃ駄目だったのか?
Если совсем уж дословно: Что такое? Нельзя было съесть?
Естественно, такой перевод никуда не годен и нужно перефразировать это высказывание, что, собственно, и является сутью перевода.
Среди всех возможных вариантов мне больше понравился такой: "Мне что, даже мандзюшку съесть нельзя?"
Возможно, не самый лучший вариант. Мне кажется, пять минут назад я придумал перевод получше, но фраза вылетела из головы. Всё равно из-за маленького размера пузыря пришлось использовать короткое и не совсем удачное "Мне что, даже одну нельзя?".
Но сейчас меня интересует вариант с мандзюшкой. Согласитесь, многие сказали бы: "Что это за слово? В русском языке такого нет!". И были бы одновременно и правы, и нет.
Почему я считаю этот вариант неплохим? Во-первых, он снимает неопределённости, которые возникают при использовании несклоняемого "мандзю". "Мне что, даже мандзю съесть нельзя?" — звучит несколько чуждо, плюс возникает двойственность смысла — "съесть мандзю" может означать как "съесть одно мандзю", так и "съесть всё мандзю (которое имеется)". "Мне что, даже одно мандзю нельзя съесть?" — искусственно и слишком "литературно". А ведь японский оригинал использует очень разговорный стиль, к тому же, это реплика Марисы, которая известна своим грубым языком.
Во-вторых, такой вариант как раз даёт оттенок разговорности — просторечия, если угодно. "Русификация" иноязычных слов — как раз в духе просторечного языка. Мы добавляем к слову "мандзю" уменьшительно-ласкательный суффикс и слово сразу обретает краски живого народного словотворчества. К тому же, слово меняет свой "пол" и читателю приходят на ум ассоциации с печеньками, булочками и конфетками.
Однако имеет ли право переводчик придумывать новые слова, которых нет в словарях? Ответ на этот вопрос не так прост, как кажется. Разные переводчики в разные времена отвечали на него по-разному. Да и сейчас нет согласия. Кто-то говорит, что такое словотворчество полезно, кто-то придерживается строгих взглядов насчёт языка, и ограничивают его прописанным узусом.
Я же попытаюсь выразить свою точку зрения.
Художественный перевод — своего рода разновидность художественного текста, пусть и своеобразная. А художественный текст, художественный стиль — это стиль, в котором возможно всё. В нём всё подчинено воле автора и тем чувствам или идеям, которыми он хочет поделиться с читателями.
Именно поэтому так сложен художественный перевод. Переводчик должен не просто механически перевести текст (пусть и красиво). Любой художественный текст опирается на переплетающиеся сети контекста, в том числе и социального, и культурного. Люди с разным уровнем образования воспримут один и тот же текст по-разному. Тем более, совершенно по-разному воспримут один и тот же текст люди из разных стран, принадлежащие к разным культурам.
Задача переводчика состоит в том, чтобы понять, что именно хотел донести автор до читателя, а затем по возможности сгладить различия в восприятии и создать такой перевод, который воспринимался бы носителями языка перевода как можно ближе к тому, как воспринимают произведение носители исходного языка. Только это идеал, которого трудно, а то нельзя достичь. На эту тему много написано, так что я не буду повторяться.
А теперь я вернусь к нашим мандзюшкам.
Во-первых. Японский читатель понимает, что действие происходит в Гэнсокё, в насквозь пропитанном японским духом мирке, где девушки едят традиционные японские сладости. Во-вторых, японский читатель понимает, что для девушек это привычное, почти что повседневное дело (да и для него это тоже привычно). Как передать это русским читателям? Оставить "мандзю"? Тогда не будет выполняться второе условие, да и возникнут сложности восприятия. Написать "булочка"? Пропадёт определённая доля колорита. Полностью перефразировать, как в итоге и получилось? Неплохой вариант, но...
Но Мико Мико Суйка — юмористическая манга. И я считаю, что при переводе таких произведений переводчик волен вдоволь использовать фантазию. В разумных пределах, конечно.
Мандзюшка — это языковая игра. Это вольность, допустимая в юмористическом произведении. Слово непривычное, но ведь словообразовательные модели не нарушены! Такое слово вполне могло бы возникнуть в русском просторечии, если бы у нас часто ели это лакомство, так что второе условие соблюдается. Соблюдается и первое условие — колорит наличествует, это ведь по-прежнему мандзю.
Когда писатели создают художественные тексты — они часто занимаются подобным словотворчеством, придумывая новые слова и понятия по старым проверенным моделям. Это игра, которая призвана развлечь как автора, так и читателя. Японское слово, которое переводчик вносит в русский язык на остром язычке Марисы — той, кто вообще не заморачивается своей речью в оригинале. Про языковые игры, в частности, написано в книжке "Игра на гранях языка" Бориса Нормана.
Итак, все условия соблюдены, смысл сохранён, стилистика сохранена (хотя допускаю, что кто-то, может, и поспорит с этим), читателю даже дали бонус в виде новой шутки, которая заставляет играть произведение новыми красками.
Можно говорить, что переводчик — не автор. Что он не может вносить новые смыслы и так вольно обращаться как с оригиналом, так и с языком. Я отвечу на это так — любой перевод по определению сопряжён с потерями информации, которые могут доходить до 80% — и всё равно основной смысл будет сохраняться. Подстрочник — не перевод. Он не выполняет основную прагматическую задачу перевода.
А что касается русского языка... русский язык всегда обогащался за счёт литературы и словотворчества. Язык — живой организм, который постоянно меняется, играет красками, старое сплетается с новым, образуя новые узоры. И такие вот "мандзюшки" — это не разрушение языка, это полноценное использование его средств, это моделирование того, что могло бы быть. Так что я не вижу причин, почему переводчик должен отказываться от словотворчества в разумных пределах.
Конечно, если слово "мандзю" в оригинале встречается первый раз — такого лучше не делать, потому что читатель просто не поймёт слова, он не поймёт смысла игры.
Да и в драматической манге лучше избегать таких игр.
Кстати, Микурочка из перевода Меланхолии от Реанимедии — то же самое. Раньше я в штыки воспринимал этот перевод, а теперь подумал и понял — в их условиях это был лучший вариант. Но они ошиблись в другом: "Микурочка, а ты ходишь в какие-нибудь кружочки?" — стилистически безвкусная фраза. Микурочка — нормально, но этот жуткий диминутив "кружочки" делает фразу слишком сюсюкающей, что совершенно не идёт Харухи.
На это наложилось то, что зрители привыкли к именным суффиксам, которые использовались даже в старых советских переводах японской классики, не говоря уже о современных любительских переводах. Исключение составляет разве что "новая школа русских субтитров", отношение к которой в сообществе неоднозначное.
Сам я часто использую именные суффиксы. И это не противоречие с тем, что я говорил — просто я чаще всего не вижу поводов для языковой игры или для такой русификации текста. Как я уже говорил, язык — нечёткое множество из нечётких множеств. В нём всё определяется контекстом, интенцией автора, уровнем знаний тех, кому предназначен оригинальный текст, и кому предназначен перевод (ведь это зачастую совершенно разные люди!).
Переводчик должен уметь определять, где можно позволить себе такие вольности, а где нет — и при этом он волен выбирать, играть ему с текстом, или нет. Ну а читатели свободны принимать или не принимать такую игру.
В конце концов, к единому мнению переводчики никогда не придут. Так что каждый волен выбирать свой стиль перевода.
И помнить о том, что переводить надо хорошо, сколько бы трактовок понятия "хороший перевод" ни существовало =)